Лана Райберг - Лестница в небо или записки провинциалки
Работали единицы, только те, кому не могли помогать родители в виду абсолютной их бедности, в основном это были деревенские жители. Но они посильно поддерживали своих чад, высылая в город нехитрые гостинцы, плоды сельскохозяйственной деятельности.
В комнате общежития жило нас шестеро. Три девочки были деревенские, а три — городские. Когда низкорослые, крепкие и рассудительные Алла, Галя и Нина приносили в комнату очередную посылку — заклеенный сургучами и ощетинившийся гвоздями деревянный ящик, то визгу, писку и радости не было конца. Обдирая до крови пальцы, мы по очереди сражались с ощерившейся гвоздями зубастой крышкой и извлекали из вкусно пахнущей стружки крупные, испачканные куриным помётом яйца, розоватое сало, липкую банку с мёдом и ароматный белый налив.
Скудный ужин — пшённая без масла каша или одиннадцатикопеечный творожок из продуктового заменялся на жирную скворчащую яичницу и жареную на сале картошку. В гости ломились голодные однокурсники, в качестве взноса к общему столу предлагая то запотевшую поллитровку, то бутылку креплёного вина.
Городским, то есть мне, Свете и Люде приходили денежные переводы, с которых, это была традиция, покупались билеты в кино для всей комнатной команды.
Иногда городские мамы присылали бедным дочечкам всякие пикантности — мандарины, шоколадные конфеты, домашнее печенье и батоны сухой колбасы.
Так вот, к разнице о системе образования… Пока российский студент методично, как на службу, пять лет ходит в институт, живя почти впроголодь и почти бесплатно в общежитии, получает стипендию и награждается в итоге дипломом, (во всяком случае, так было до моего отъезда), американский студент за этим самым дипломом может гоняться и два года, и восемь лет, в зависимости от материального состояния.
Если родители оплачивают чаду обучение, питание и жизнь в кампусе, то есть в студенческом городке, то он упорно берёт эти самые кредиты, сокращая время обучения. В большинстве своём студент вынужден работать, а обучается по мере возможности. Для этого существуют утренние и вечерние классы. Три кредита — курс изучения какой-либо дисциплины, рассчитанный на три месяца, по одному трёхчасовому классу раз в неделю. Чтобы получить степень бакалавра учителя школы, нужно взять этих кредитов сто восемьдесят, к примеру, штук.
Так называемых групп и курсов не существует, обучаешься в разных командах, в разных комбинациях и сочетаниях одних и тех же студентов.
Как я боялась идти в колледж на самое первое занятие! К счастью, класс Истории Американского Образования вела сама миссис Фитцпатрик, к которой я немного привыкла и которая была мне симпатична. Ирландских корней, она была беловолосой, краснолицей, высокой, широкой в кости и напоминала отмытую и хорошо одетую деревенскую бабу. Директорша никогда не повышала голос, никуда не спешила и относилась к студенткам по-матерински ласково.
Кроме этих достоинств, у неё имелся один существенный недостаток — миссис Фитцпатрик говорила витиевато, туманно и многозначительно. Монотонный голос её не делал ни пауз, ни остановок — он лился, ровно журчал и убаюкивал, вгоняя в сон. Она никогда не давала чёткого ответа даже на самый простой вопрос, и смысл её речей ускользал от моего сознания. После первого занятия, стыдясь, я спросила у одногруппницы, что же нам всё-таки задали на дом, я хочу проверить, правильно ли поняла, ведь мой английский… Девушка решительно перебила,
— У нас с английским всё в порядке, но мы сами не поняли, что нам задали и идём сейчас к ней в офис, уточнить.
На занятиях я потела, напрягалась, сжимала кулаки и приоткрывала рот, но из улетающих, как лёгкие облака, массы предложений вычленяла лишь пару знакомых слов, которые болтались в пустом пространстве, не связанные ни с каким конкретным понятием. Я спешила пригвоздить карандашом к листу узнанное слово, и брело оно по белой бумаге, как бедная овечка, не знамо откуда и куда.
Не лучше обстояло дело и с Методикой Преподавания, которую вела профессорша, похожая на воробушка — миссис Полански была ростом метр с кепкой, серые волосы заправляла за уши, одевалась в короткие юбки и была вся обвешана дизайнерской бижутерией. Вела она обычно занятие, сидя на столе и дрыгая ногами.
Речь её была сложной, быстрой и щедро пересыпанной профессиональными терминами. Безостановочно извергаемые слова струились и журчали, словно родниковая вода, делали всплески на поворотах и замирали на острых камнях.
На первом же занятии у меня разыгралась жестокая мигрень. Но, будучи единственной иностранкой, я прилагала в десять раз больше усилий, чем остальные — заданные для прочтения страницы чуть ли не выучивала наизусть, над сочинениями и планами уроков просиживала ночами. Не знаю, как я всё это выдержала — по натуре я ужасная соня. При полной напряжённости дня спать удавалось не более четырёх-пяти часов. Когда я занималась, то рядом с собой на стол ставила мисочки со льдом и с горячей водой и попеременно протирала лицо и слипающиеся глаза то горячей салфеткой, то льдом.
Постепенно туман рассеивался, среди затянутого тучами небосклона стали проглядывать чистые голубые участки, и наступил день, когда я вступила на твёрдую голубую гладь, сияющую и простирающуюся до самого горизонта.
Оказалось, что занятия совсем не сложные. Скорее, это было что-то вроде групповых игр, когда ставилась задача, и разрешалась она сообща. Задачи эти часто смешили меня, но к ним все относились серьёзно, и я, развлекаясь, сохраняла серьёзную мину. По сравнению с тем, как нас мучили преподаватели Там, здесь учёба была сплошное удовольствие.
Оказалось, мне помогли давно забытые, но всплывшие в памяти знания, полученные в педагогическом институте и на практике в школе. К тому же я была в обеих группах самой старшей, и жизненный опыт, несомненно, помогал восприятию материала.
Параллельно с учёбой я стала работать в школах, так называемым учителем по вызову, и у меня был какой-никакой американский опыт, в то время как мои сокурсницы, девятнадцатилетние девочки, смертельно боялись войти в класс к школьникам.
Помню такое задание — Миссис Фитцпатрик предложила нам подумать, к какой группе мы себя причисляем, и подготовить маленькую презентацию. Группу можно выбирать по любому признаку — этническому, семейному, социальному или религиозному.
Я определилась к группе иммигрантов и рассказывала, как постоянно себя неуверенно чувствую, как стесняюсь акцента, как ненавижу вопросы, откуда я и почему иммигрировала. Эти вопросы отделяют меня от остальных членов группы, заставляют почувствовать, что я не такая, как все.
Например, я хочу участвовать в общем разговоре о новых фильмах, или обсудить, кто лучше — Сандра Баллок или Джулия Робертс, но, стоит моим собеседникам услышать акцент, раздаётся сакраментальное «Откуда ты приехала и почему?»
Заводятся дурацкие разговоры о матрёшках, перестройке и причудах российских президентов.
— Правда ли, что пьяный Ельцин руководил немецким оркестром, и правда ли, что Хрущёв стучал по столу ботинком?..
Поэтому я всё больше молчу, хотя страдаю от недостатка общения.
Добрая миссис Фитцпатрик чуть не прослезилась и в дальнейшем вознесла бедную провинциалку на вершину американской карьеры, с которой я по доброй воле с гиканьем и свистом скатилась, как на санках с ледяной горы, и не смогла больше вскарабкаться на сверкающий Эверест. Но об этом позже.
Никто, кроме меня, не причислял себя к таким глобальным обществам, и с изумлением я, воспитанная на отказе от индивидуальности, выслушивала трогательные семейные истории и рассматривала детские фотографии выступавших. Студентки выбрали для себя группы — Семья, Я и Сестра, Я и Бойфренд.
Да, они чувствовали себя не членами общества, а островками индивидуальности и скользили по жизни в надёжных лодках, защищённых от волн святой верой в конституционные права, маминым яблочным пирогом, отчим домом и папиным счётом в банке.
В десять вечера, возбуждённые и обменивающиеся впечатлениями, мы укладывали папки, блокноты и книги в свои сумки. Через несколько минут происходила метаморфоза — сплочённый коллектив, будучи единым организмом в течение трёх часов, рассыпался, распадался на глазах, превращаясь во множество отдельных личностей.
Дистанция между особями увеличивалась, разговоры прекращались. Наверняка эта картина напоминает процесс деления амёбы — это незабываемое впечатление я вынесла из уроков химии. От круглого тела беспозвоночного начинают отходить щупальца, потом они отделяются от тела, скатываются в шарик и уходят в самостоятельное плавание.
Через пять минут после окончания занятия в стеклянном холле здания оставалась одна я. Иногда мимо торопливым галопом проскакивал кто-то, уже почти неузнаваемый из-за отчуждённости, бросая на ходу:
